— Андрей, ты серпухович?
Да, коренной.
— Расскажи, где учился?
Здесь же, сначала в 13, потом в 9 школе. 10 лет мотаюсь между нашим славным городом и Москвой, где периодически получаю очередное высшее образование и работаю.
— Каждый день мотаешься?
Нет-нет-нет! Я живу в последнее время постоянно в Москве, приезжаю на выходные. У меня здесь работа, если это можно назвать работой.
— Только ради работы приезжаешь?
– Ну, у меня здесь дом, семья, много друзей. Просто куда-то там сорваться и уехать совсем в Москву, это немножко глупо. Если бы я был откуда-нибудь не знаю там, из Чебоксар каких-нибудь… Вот девочки уехали в 17 лет и все, их засосало. А меня Москва целиком не засасывает, потому что дом очень близко, здесь всегда накормят, поддержат, пожалеют, всыпят ремня.
— Погода летом была отличная. На природе бываешь?
У меня частный дом. С природой нет проблем.
— Где еще бываешь в Серпухове? Тусуешься где?
Серпухов меня ужасает в этом смысле.
— Поподробнее с этого места.
Нет, ну когда ты живешь в большом городе, в жестком ритме, то, конечно, переключаться на маленький городок очень сложно. Хотя вот ко мне иногородние друзья все приезжают и они в каком-то диком восторге от Серпухова. Говорят, у вас здесь очень зеленый город. Может, мы все пригляделись и просто не замечаем. Очень тихий, красивый. Но вот островков цивилизации нет а все-таки такая есть внутренняя самоидентификация русский европеец, ну все-таки я про это. Моя родина, простите, это родина Пушкина, Толстого и Чайковского, а не Владимира Путина, Иосифа Сталина или писателя Леонова, который написал «Русский лес». Вот я как-то здесь родину Пушкина мало нахожу, а все больше, куда не пойдешь, натыкаешься на что-то вроде кафе «Бочка».
И земляки смотрят как-то странно. Я замечаю, что приезжаешь из Москвы, и вот закатываешь джинсы, вставляешь наушник от плейера в уши, покупаешь в «МакКафе» Каппучино, на которое подвис, как на какой-то тяжелый наркотик, идешь по городу и понимаешь, что, в общем, ты здесь чужой, ты как-то здесь чужой совсем.
― Если бы была возможность, ты переместился бы куда—нибудь в другую страну на ПМЖ?
Была бы возможность, я бы переместился в какую-нибудь Португалию. Но кто же нас туда пустит? У нас же до сих пор страшная советская страна. Получить вид на жительство или что-то еще… нереально.
- Почему Португалия? В Канаду, например?
В Канаде для меня, мне кажется, слишком холодно будет. Хочется, в общем и целом, в русскую Европу. Уже вот эта азиатчина наша не то, что надоела, а просто я в какой-то момент перестал этих русских азиатов понимать. Это трагично. Я даже не знаю, для кого это более трагично, для меня или для русских азиатов. Придешь к кому-нибудь в гости, и… Вы замечали, и обязательно висит ковер на стене? Один из фетишей ковер, обшарпанный бабушкин диванчик. Это ведь страшная азиатчина. Ну не вешают белые люди себе ковер на стену. Во-первых, он собирает пыль, во-вторых, это просто некрасиво. А он у всех висит.
— Слушай, а мне кажется это из советской эпохи. Так считалось красиво.
Так советская эпоха всегда была азиатская. Безусловно. И нас опять опрокинули в азиатчину. Петр I в свое время вытащил оттуда за волосы, за руки, за ноги. Потом был у нас небольшой промежуток, расцвет русской культуры, начался с Пушкина, закончился Чеховым, — и снова мы в это все опрокинулись. В центре Москвы вот эти мавзолеи, брусчатки, огромные страшные кремлевские стены.
Какая чудесная идея сделать из Кремля просто памятник культуры, а не сосредоточение русской власти. Я туда хочу ходить как к памятнику, а не бояться, что там сейчас очередные планы по захвату мира чертят. И вот эти русские азиаты, которым это нравится, они немножечко меня пугают. С ними мне как-то некомфортно. Мы с ними говорим на разных языках.
С другой стороны все эти русские европейцы, они тоже какие-то… Помните, чудесный фильм Алексея Германа-младшего «Бумажный солдат»? Про 60-е годы, про то, как запускали вот эту вот ракету в космос, про то, что тогда было ощущение, что мы вот эту ракету все-таки запустим, и что-то в нашей жизни изменится. Это была эпоха оттепели, эпоха больших надежд, эпоха великого Реабилитанса, как шутила Анна Ахматова.
И фильм про это неожиданно оказался самым острым и самым точным высказыванием для нас всех здесь, в России нулевых. Там чудесная есть фраза: «Какие-то мы симпатичные, но бессмысленные». Бессмысленность, мне кажется, возникает потому, что в русских воскресла азиатская мечта ходить строем, возводить какой-нибудь БАМ, делать что-то общее, большое и тоже, как неожиданно выяснилось, совершенно бессмысленное.
— Короче, ковра у тебя на стенке не будет в твоей квартире.
Я борюсь, я борюсь. Но хотя бы со стены положить его на пол. У них там, в Португалии хорошо, у них там жарко, а у нас все-таки холодно, ножки погреть.
— А если вообще брать твои взаимоотношения с нынешней федеральной властью, что это за милая история, когда ты писал в социальной сети: «Меня опять уволили, на этот раз за ролик про Путина».
Мы в рамках блога запустили новый проект. Очень веселый проект. Мне так кажется. И, кстати, очень дешевый. Так вот. Последние два ролика мне просто запретили выкладывать. Они очень быстро пропали с портала. У меня в этом месяце с портала очень быстро пропали 6 материалов. Потом, правда, один вернули.
— Это редакторская правка?
Ну да, я бы употребил более сильное слово, конечно, но будем называть это редакторской правкой. Ну, редактору всегда виднее. У него ведь дома тоже висит на стенке ковер.
В нашей стране, вы знаете, можно делать все. На любом уровне можно критиковать кого угодно, как угодно, кроме своего непосредственного работодателя, естественно, который дает деньги, и это в общем нормально, мне кажется, и Владимира Владимировича Путина, в каком бы состоянии он не находился на это есть тотальный запрет. Вот Дмитрия Анатольевича критиковать можно и, в общем, это даже как-то «ха-ха». А вот Владимира Владимировича Путина нельзя. Причем нельзя не почему-то, а на всякий случай. Хотя, казалось бы, какое дело Владимиру Владимировичу Путину до портала «Глазей» и Серпуховского региона? Ну не надо дразнить вот этих вот гусей. Ну не надо значит не надо.
-Свободу слова ограничивают.
– Я не очень верю в это понятие — «свобода слова». Его затаскали и засалили. Проблема журналистики не в свободе слова, а в профессиональности.
Очень многие журналисты, честно говоря, с трудом связывают слова в предложения. Читая текст, ты просто видишь, как автор мучился. И мучился не над тем, как выразить свою мысль, а просто, чтобы это было гладко и чтобы это читалось. Так как я давно работаю я всегда это чувствую. Вот эта тяжелая борьба мастера слова со словом.
Поэтому история про свободу слова для меня очень абстрактная, а здесь вот конкретно ты делал фотографии ты, пожалуйста, сделай их хорошо. Ты пишешь текст сделай это качественно. А свобода она появится, как только будет профессиональное отношение к тому, что ты делаешь, уважение к тому, кто тебя читает. Пусть это будет один человек пусть два, количество совершенно не важно. При таком подходе не можешь себе позволить врать читателю, лукавить… Тебе это просто неинтересно.
— Есть люди, которые пишут о проблемах ЖКХ, есть люди, которые пишут о турецких отелях, а есть те, которых цепляет все. О чем пишешь ты?
Есть две проблемы. Первая, мне кажется, что очень многие журналисты не совсем внятно себе отвечают на вопрос а вообще, что такое новость? Я очень часто людей спрашиваю об этом. Ответы такие: «Ну как, новость, это вот пресс-служба прислала, там событие какое-то». Не-не-не, это все понятно, о’кей, а я у себя вот вчера вишню окопал, тоже событие, я тебе завтра пришлю пресс-релиз, это что, будет новость?
Что такое новость, как это определить вообще? Вот ответив на этот вопрос, уже можно говорить о какой-то повестке дня. К сожалению, мне кажется, очень многие издания отвечают на него не совсем правильно. То есть они не понимают, что новость это не формальное событие, это, прежде всего, должно быть интересно и важно дяде Васе из соседнего подъезда и, наверное, нести какую-то социальную нагрузку. Сложная формула.
Второй момент. Нет тем важных и неважных. Совершенно. Вот эта наша градация сегодня состоялось в администрации совещание с главой города, потом у нас вручение медалей, затем немножко культурки, потом немножко спорт.
— И криминальчик.
Да, и криминальчик это у нас святое. И ты понимаешь, это самое важное, вот это — менее важное, а это вот совсем как бы ерунда. Это конечно неправильно. Нет тем больших и малых.
Это собственно Парфеновская история. В 90-х его подход не совсем понимали, когда он одновременно рассказывал и про визиты Эриха Хонеккера к Брежневу, про их долгий и сладостный поцелуй, от которого половину страны тошнило, а другая половина хлопали в ладоши, — и тут же про новый сорт туалетной бумаги. У нас ведь была плановая экономика. И туалетную бумагу начали выпускать только в 50-х годах. Видимо, как-то предполагалось, что до этого советский гражданин обходился газетой. Просто не было туалетной бумаги. И вот ее стали выпускать. И то, что стали выпускать туалетную бумагу — это также важно, может быть даже более важно, чем длительность поцелуев Генерального секретаря КПСС.
И это не совсем Парфеновская позиция. Это западное отношение к профессии. Помните Земекиса, неслучайно многие вставки у Парфенова были оттуда, фильм «Форест Гамп», где рассказана история «в домашних тапочках». И опять же, это придумано не Земекисом и не Парфеновым, а Вальтером Скоттом, который начал писать свои знаменитые исторические романы, у него была четкая формула — «история в домашних тапочках». Он очень подробно описывал все, много мелких бытовых деталей: одежда, еда, ну все такое, и где-то там, на периферии у него пробегал король Артур. И собственно эта позиция в журналистике — самая правильная.
— Как я понимаю, блоговодство – это свободное пространство, где тебе никто не указывает, что писать, на какую тему. И для тебя важно все. А что все же лично для тебя новость?
В последние полтора месяца я уже, наконец, иду от противного. Новость — это то, что сильно раздражает отдел идеологии и пропаганды. Вот если раздражает — значит, попал. Есть у нас ряд одиозных журналистов и деятелей, блоговодов и редакторов... Помните чудесную историю про Сталина. Он пришел как-то к синоптикам. И они говорят, вот это мы так прогнозируем, это вот так. А он спросил: «А какая у вас точность прогнозов?». Они говорят: «46%». «Хм, сказал Сталин, пыхнув трубкой. А вы не пробовали предсказывать наоборот?».
Вот, если чувствую, что это будет раздражать и будет выбиваться из их представления о прекрасном, значит, это действительно прекрасно.
— Не хочешь опубликовать свой роман «Розовое дерево»?
Нет… Я как-то скромно отношусь к своим литературным талантам, пока меня увлекает журналистика. Я как-то сильно по ней соскучился. Одно время она мне надоела совершенно. Мне это не нравилось. Честно говоря, то, чем я занимался, это нельзя было назвать журналистикой. Все-таки это была идеология и пропаганда. А потом я вдруг почувствовал страшную тоску по журналистике.
— Медиа-движение в городе. Что ты видишь хорошего, что плохого?
— СМИ — это четвертая власть. Давайте не будем про это забывать. Давайте не будем забывать, что наша пресловутая борьба с коррупцией начинается не с того, чтобы ужесточать наказание, ставить прослушку и создавать летучие отряды ФСБ с золотыми насечками. Начнется она, как и во всем мире начиналась, со свободных, независимых, профессиональных СМИ. Понятно, что финансовая независимость — это миф. И, тем не менее, какие-то «правила игры» — внятные, понятные и разумные — они должны быть заданы. И заданы владельцами наших СМИ.
Журналист должен быть свободен, он сам должен выбирать темы, ему не должны «сверху» их спускать. Это будет выгодно и самим владельцам этих газет, которые, чего греха таить, сегодня просто невозможно взять в руки. Понятно, что журналистика — это очень зависимая работа, она всегда была «второй древнейшей», но как-то в России она в «первую древнейшую» превращается. У нас первая со второй слились.
Мне кажется – в Серпухове очень много талантливых журналистов. Таких людей новой формации, таких русских европейцев…
— То есть журналисты хорошие, а издатели плохие?
— Люди уходят в другие проекты. Бросают профессию… Почему? У каждого есть какой-то свой предел, до которого на тебя можно давить, а потом пружинка лопается. В какой-то момент ты распрямляешься и говоришь — «хватит надо мной издеваться». Даже не столько «надо мной», сколько над здравым смыслом.
― Получается, если так раскидываться людьми, то и изданий нормальных не останется. Будет сидеть в редакциях штат, который будет просто «номер отбывать». И нет политики, нет идеологии, нет какого-то коллективного духа, которые должны присутствовать в каждом творческом коллективе. Получается, издатели сами все портят?
— Собственно говоря — да.
— А если вспомнить такие издания, как «Совет», «МИГ красный» - там была свобода, профессионализм?
— Есть сейчас такие модные разговоры, мол, в 90-е у нас была какая-то свобода прессы, а сейчас ее нет... Я с этим не очень согласен. Газета «Совет» мне никогда не нравилась, уж не знаю, насколько она была свободной, но она всегда была не очень профессиональной. Это всегда была демшизная газета. И длинные статьи бывшего главного редактора Виталия Помазова это был тот самый жанр: «Я вас сейчас за ваши же деньги научу, как надо Родину любить». А мне все-таки кажется, что газеты не должны читателя чему-то учить за его деньги. Они должны доставлять до него информацию, интересную и нужную. Поэтому трудно мне вот эту демшизу «Советскую» назвать свободной прессой… Ни по факту, ни по духу.
А «МИГ» красный нравился, я там работал, потом, правда, был уволен по статье «за пьянство и прогулы». Самое печальное, что, действительно, прогуливал и пьянствовал. Потому что в какой-то момент почувствовал, что мне там находиться стало совсем неинтересно. Но там был прекрасный журналистский коллектив — Короткова, Лобкова, Олеся Руденко и я. Мы работали в очень неожиданном формате для нашей местной прессы.
Мы, собственно, писали фельетоны. И я был совершенно свободен. На самом деле, это была даже не газета, это был такой… журнал. Как «Русский Репортер», только в нашем, местном формате. Было очень интересно. А когда это все продали-купили, и газета стала разваливаться, то захотелось прогуливать и пьянствовать.
— Как думаешь, а сейчас, когда сложилась другая ситуация на рынке, возможно сделать нормальный, прикольный аналитический журнал или газету местного розлива? Или у нас нет кадров для этого? Можно собрать плеяду из старожилов или новых людей, например, научить?
Есть очень хорошие ребята, очень способные, с правильными стремлениями. Команду, безусловно, возможно собрать — и молодых, и в возрасте. Но проблема работы в идеологии и пропаганде в том, что через какое-то время ты уже не можешь работать, как надо. Тебе настолько ломают твой хребет, так сбивают все базовые настройки, что ты просто пропадаешь как личность, и как профессионал.
— То есть естественный срок жизни, как у водоема?
Да. А так, есть же мнение, что независимые СМИ у нас долго не проживут чисто коммерчески. Поэтому, в любом случае, будет какойто заказчик дядя с большим чемоданом денег. Плохо, что этот дядя не совсем понимает, зачем ему этот чемодан и это СМИ. И еще, есть большая проблема читателя. К сожалению, я в последнее время стал сомневаться, что самому читателю нужна вменяемая журналистика. Этого запроса от публики зачастую нет. Читатель перестал верить в журналистику, перестал верить в свободную прессу, он вообще перестал верить во все. Ну, у нас же русский человек — это такой тороватый мужичек в тулупе и с фигой в кармане. «Ты тут рассказывай-рассказывай, мели Емеля — твоя неделя, но я то знаю, что там на самом деле…». Я думаю, что читателю просто отбили вкус, а к СМИ в целом нет доверия никакого.
—То есть читатель у нас просел, аудитория просела — все просели. Одни газетчики типа хорошие?
Я с нежностью отношусь к своим коллегам, понимаю — как им тяжело живется, в каких невыносимых они условиях, как на них давят…
— Твое мнение — о чем надо писать в газете, чтобы было интересно, чтобы она была востребована? Интересная новость может быть, а может и не быть, а писать же о чем-то надо каждую неделю…
Мне кажется, умерли у нас в городе за последнее время основные газетные жанры. Иногда появляются редкие тексты, которые действительно хороши. Но если брать жанр интервью, трудно найти хорошее, откровенное. Либо это откровенная джинса, либо эта какая-то реклама, ну в лучшем случае собрались милые люди и о чем-то постороннем мило пощебетали…
— А какое должно быть интервью, в твоем понимании?
Ну, я могу сказать о своем опыте. Я часто беру интервью. У меня формат «интервью для вечности», это когда человек рассказывает не только о том, что произошло «здесь и сейчас», я пытаюсь его полностью раскрыть. О формуле не думал. Стараюсь задавать все вопросы, не ограничивать себя. Это самое тяжелое – убить в своей голове маленького цензора.
— Ну, вот в нашем ограниченном пространстве — регион, сколько можно найти интервьюируемых подходящих? Ну, 20 человек, ну, 30… Сделали с ними интервью – и все. Нельзя же регулярно писать об одних и тех же?
Не согласен. Вот простой пример. Была у нас история с раскопками серпуховского Кремля. Собралась инициативная группа, и всех их подвиг на это Паша Стечнев. Кто такой Паша Стечнев, где он работает — город его не знает. Но вот случилось важное общественное событие — раскопали Кремль, подключилась прокуратура, директор музея, известные археологи… Эта история месяц была «в топе» — если не на первых полосах, то на вторых. И, как мне кажется, было бы интересно прочитать не измышления журналистов на этот счет, а услышать прямую речь конкретно этого Паши, чтобы он пришел и рассказал: чего они там копали, зачем… И вот на неделе, пока событие «горячее», этот Паша — самый лучший интервьюируемый. Он «топ дня», «топ недели».
Завтра ажиотаж спадет, ну, о’кей, кто-нибудь что-то еще сломает или сделает — обязательно появится другой «топ». Другое дело, что таких действительно узнаваемых медийных лиц, которых знают все, с которыми в любой момент на ровном месте можно сделать материал, таких человек 20. Это главы, знаковые чиновники и т.п. — люди, которых в городе знают.
— У нас сейчас многие взялись за «аналитику», читай, «критику». Причем, этой критики больше, чем самого продукта. У нас идет много непонятной борьбы при отсутствии продукта, за который надо бороться. Откуда это взялось, как думаешь?
Если я сейчас начну отвечать по пунктам, то сам окажусь в роли точно такого же критика, который оценивает работу коллег. Мы говорили ранее о смерти журналистских жанров, так вот, мне кажется, что на могиле этих жанров — единственных, чистых и настоящих, у нас как-то возник и мгновенно стал монументальным единственный жанр — саморазоблачение. Ну, вперед и с песней! Без меня…
— Ты, какой выбор сделаешь — две качественные газеты или 25 некачественных?
Я не читаю советских газет, поэтому мне все равно, будет там 25 или две.
— Местные газеты, по твоему мнению, могут умереть? Не останутся только центровые и интернет?
Нет, ни в коем случае, я знаю, что сейчас тиражи наоборот растут. И вообще, вся мировая статистика последних пяти лет показывает, что слухи о смерти печатных изданий сильно преувеличены.
—Ты хотел бы свою газету открыть, руководить и быть издателем?
Сложный вопрос. Наверное, нет. Я все-таки человек эпохи Web 2.0, я подстроен под интернет-форматы, и газета для меня, это все-таки вчерашний день уже. Я стараюсь работать с новостью, а новость быстро становится неактуальной. Своя газета была бы мне неинтересной.
—То есть свой интернет-портал ты бы открыл?
Не могу прямо сказать, что открыл бы, но я бы там работал. В интернете я бы поработал, а вот с газетой — вряд ли.
— Ну, как-то ты противоречишь сам себе. Ты — писатель Андрей, и ты не хочешь писать в газету?
Скажем так, неважно где писать, важно что, в этом я твердо уверен.
Беседовали Маргарита Минина и Катерина Санкина
