О рождении, о слепоте, о правде жизни, о любимой дочери и, конечно же, о поэзии… все это читайте в монологе поэта.
Мир без света
«Я родился 25 августа 1949 года, в Серпухове. Отец мой был инженером. Работал в НИИ «Мотопром», куда он устроился сразу же после того, как вернулся с Великой Отечественной войны (служил в минно-торпедной авиации). Мама, как я помню, всю жизнь была кладовщицей. Жили мы прямо напротив школы № 14, правда, это была тогда 22-я школа, поэтому на уроки бегал всегда раздетым. Мальчиком я был болезненным, в сад не ходил. Потом, когда лыжи купили, то все хвори и кончились.
Ослеп я в 10 лет. Зрение терял молниеносно: сначала не видел ничего с задней парты — пересадили, потом уже с первой все сливалось. Началась страшная светобоязнь. В мае закончил учебу, а уже в августе ничего не видел — глаза сгорели полностью. В народе эту болезнь называют туберкулезом глаз. Год просидел дома, пытался учиться… Но понимаете, никак математику не мог осилить. Одно дело по трафарету писать диктанты — это ерунда, а вот понять и изучать формулы — это беда. Так я и попал в Болшево, а именно в школу-интернат для слепых и слабовидящих детей, где я и проучился восемь лет.
Нас было около ста детей. Кто откуда приехал: Московская область, Калужская, Тульская. Ну, условия там были что ни есть спартанские: зимой ходили в полуботинках и демисезонном пальто. Поначалу с питанием было хорошо, нас подкармливали в мастерских, где мы работали, — делали жеребейки. Но потом кто-то сверху сказал, что детей нельзя эксплуатировать. И все. Да, были у нас и кружки, ходил я и в хор, играл на баяне. А где-то в седьмом классе была создана экспериментальная группа. Нас вместе с десятиклассниками угораздило попасть в литотделение, куда приезжали солидные люди из Москвы. Был среди них и литературный критик Григорий Михайлович Левин. Как же он читал Есенина! Там-то и состоялось мое первое знакомство с поэзией, я попытался написать стихи. До этого даже не знал, что такое рифма. Первое стихотворение написал о Кубе. Левин мне: здесь хорошо, там хорошо, вот здесь находочка… а потом, после паузы, и говорит: «Молодой человек, пишите только о том, что вам ближе всего». Урок я усвоил на всю жизнь. Больше о Ленине не писал.
Правда, в итоге все кончилось плачевно. Через полгода нашу экспериментальную группу разогнали, потому что в интернат вынуждены были возвращаться после отбоя, а это нарушение режима. Окончил школу с серебряной медалью. Слетел я, как ни странно, на литературе. Вывод, говорят, куцый у тебя. А знаете, тема была про молодых коммунистов в романе «Мать» Максима Горького и «Поднятая целина» Михаила Шолохова. Я и так, и сяк, но все никак не могу развернуться по поводу партии, все не хватает пафоса. Не вышло у меня поступить и на юрфак (наивный человек, полез туда, куда было 25 человек на место). Ну что же, вернулся домой и пошел работать на учебно-производственное предприятие Всероссийского общества слепых (ВОЗ), где я и проработал пятьдесят лет.
У нас на предприятии была хорошая самодеятельность. Да и какие замечательные люди к нам тогда приходили: режиссер Юрий Григорьевич Туровский, прима народного театра Муза Николаевна Александрова… и многие другие. Я сначала читал чужие юморески, какие-то стихи. А мне тут говорят, прочитай про осень на комсомольском собрании. Знал я только «Отговорила роща золотая», но думаю, нужно что-то свое сочинить. Раз — и сочинил. Хотите прочитаю?
Когда струится луч сознанья
Сквозь призму чуткой доброты,
Ведёт осеннее молчанье
Меня в жилище красоты.
Она порой не меньше значит,
Чем хлеб насущный на столе.
Какая всё-таки удача,
Что я родился на земле!
Где чуть пьянящую прохладу
Вдыхают рощи и поля,
Внимает сердце листопаду,
Внимает сердце листопаду
И даль прозрачней хрусталя.
Где в сарафане сельской девки,
Ядрёной свежести полна,
Забыв весёлые припевки,
Грустит рябина у окна.
В своём наряде увяданья
По-человечески тепла,
Как после доброго купанья,
Она румяна и светла.
И пусть в природе всё подвластно
Закону вечной новизны,
Ведь осень тем же и прекрасна,
Что невозможна без весны!
Мир стихов
С этого все и началось, я стал писать стихи. Но серьезно подстегнула меня в творческом плане Ирина Валерьевна — дочь. Когда она родилась, мне было 33 года и захотелось что-нибудь такое отчебучить! Даже взял на себя обязанности, несвойственные мужику: стирал пеленки. Правда, и в этом деле у меня получилась одна романтика, переложенная на стихи.
Я словно в бой иду с работы навстречу ливням и ветрам,
А дома вечные заботы уже теснятся по углам.
В кроватке спит грудной ребенок в объятьях доброй тишины,
А груды скомканных пеленок в меня похоже влюблены.
За мной идет без колебанья водоворот текущих дел,
Они матросы по призванью, им штиль домашний надоел.
А по душе лохмотья пены и неуемный океан,
Я их товарищ неизменный и их бессменный капитан.
Но когда дочке стукнуло пять лет, я понял, что встал перед серьезной проблемой. Понимаете, я незрячий полностью, моя жена тоже инвалид по зрению. Читать мы не можем. И как быть? Я просил библиотекарей привезти говорящую книжку для детей. Пока туда-сюда… и я начал писать для нее стихи.
Нес медведь лукошко,
А в лукошке кошка,
А на кошке шубка,
Кофточка и юбка.
Повстречались мишке
Две малютки-мышки.
И уже в лукошке
Нету больше кошки.
Так и появился целый цикл, который я назвал «Стихи для дочери». Сегодня он вошел в сборник «Нес медведь лукошко», в котором собраны все мои детские стихи. Последние из них посвящены двум моим бесятам-внучатам. Знаете, а зачастую образы в стихах подкидывала мне сама дочка. Вот идем мы с ней через лес, она увидела грибы и говорит: «Ой, пап, смотри: стайка сыроежек». Да она многое в детстве могла отчебучить, к примеру: «Муха окошко щекочет». Или же, засунув свой нос в кружку, где остался осадок от кофе, скажет: «Папа, туча в кружку залезла». Вы бы могли такое придумать? Лично я нет! Вот вам и творчество.
Дочку учил читать по своей методике. Говорю ей: «Дочь, давай баш на баш. Я тебе сначала почитаю, а потом ты мне». Так и начали… Тут как-то приезжаю из Смоленска, ездил на соревнования по шашкам, а мне в школе говорят, дескать, не укладывается Иришка в нормативы по скорости чтения. Ну что же, стали мы с ней брать книги, откуда только можно. Спасибо соседу, который торговал на рынке литературой, он нам стал приносить сказки. Потом с женой купили дочери на Новый год серию изданий Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города». Все шесть книг положили под елку — дед Мороз принес. Смотрю, а она так раскочегарилась, что в классе стала читать больше всех. Скорость чтения у нее стала феноменальной, например, за двое суток она могла осилить всех «Трех мушкетеров». Тут-то у нее и поплыло зрение. Ох, как я тогда испугался: ну и научил, дурак! Слава Богу, все обошлось, как выяснилось, что просто переутомилась.
Сколько у меня стихов? Ой, даже и не считал. Знаете, я не гонюсь за количеством. Хочется так писать, чтобы не было стыдно. Поэтому каждую строчку выверяю, стараюсь, чтобы слово было вкусным. Помню, в 1997-м году меня пригласили на семинар поэтов-инвалидов. Там выступал поэт-критик Ким Саранчин, которого все очень боялись. И действительно, критиковал он многих. Тут я выхожу, читаю свои стихи, а он сыплет термины за терминами и в итоге резюмирует: «Перед нами уже сложившийся поэт». Ну, думаю, попал я в золотую клетку: писать плохо я не имею права, а писать хорошо — это большое искусство.
Мир людей
Меня иногда спрашивают, каких людей больше: хороших или плохих. Знаете, хорошие люди, как алмазы, они не часто встречаются. И таких я встречал на жизненном пути. Один из них — учитель по классу гитары Николай Иванович Зябликов. Он мне и показал примеры порядочности. Когда я изъявил желание учиться, он захотел учить меня даром. Но я отказался. За частный урок тогда все платили по 2 руб. 50 коп. Так он со мной занимался не час, а три часа. Потом и вовсе сам из Москвы привез гитару. Вез на голове, чтобы толпа в электричке ее не раздавила. Вот как могут поступать люди! Я до сих его имя вспоминаю с благодарностью и молитвой.
На самом деле из десяти к тебе готов подойти только один человек. Ну, помните, и в Евангелии Христа отблагодарил за исцеление только один прокаженный, а остальные девять приняли это как должное. Но я их не осуждаю… им просто не дано это понимание. Со мной как-то произошло одно несчастье: угодил в сливной люк. Видно, бомжи выпилили решетку, и я угодил ногой в этот капкан. Даже боли не почувствовал, просто лежу и понимаю что со мной что-то неладное. Можно было, конечно, и отдохнуть, но стоял ноябрь… как-то холодно. Слышу шаги, но все проходят мимо. Все-таки как-то встал. Слышу, едет машина. Я поднимаю трость и в самый последний момент убираю — не дай Бог по стеклам попасть! Машина резко поддала газу. С горем пополам добрался сначала до дома, а потом в больницу. Выяснилось, что перелом. Да, сначала хотел ругаться, а потом просто рассмеялся и написал стихи.
Под парой ног снежинки, как фольга.
Хрустят всё ближе, устали не зная.
И не беда, что сломана нога,
Поскольку есть в наличии другая.
И грусть моя прозрачна и светла,
И гнева нет на алчного злодея.
Какое счастье, что ещё цела
Судьбою мне дарованная шея.
Конечно, жизнь на койке не халва,
Как и лапша — не серьги и не клипсы.
И, слава Богу, что не голова,
Как в Тадж-Махале, пребывает в гипсе.
Доволен я до кончиков ногтей,
Что вышло так, а не гораздо хуже,
И я гляжу сквозь пальцы на людей,
Которым я ни капельки не нужен.
Лишь важных лиц прошу я поскорей,
Кляня мой нрав, как чёртову погодку,
Из-за решётки выпустить зверей,
А люки все упрятать за решётку.
Какое мироощущение у слепых? Словно залез в погреб. Но знаете, когда читаю стихи, даже чужие, то у меня такое ощущение, что меня наполняет свет, что я вижу. Поэтому всем-всем хочу пожелать одно: постигайте радость в мелочах. Это несложно, для начала надо быть просто наблюдательным. И вообще, только от нас зависит, какая будет жизнь, и если кто-то живет в серости, то нужно как можно быстрее из нее выходить».
Валерий Евгеньевич никогда ни у кого ничего не просит. Он просто пишет стихи и выступает с ними перед мальчишками и девчонками, даря тем самым радость. Но очень хочется, чтобы его книга, полная оптимизма, вышла в свет, и сегодняшнее поколение детей могло прикоснуться к миру добра, юмора и любви. К тому самому миру, который зачастую мы, зрячие, не можем увидеть.