Как менялись судьбы сквера имени Володарского и серпуховичей

Вечер окутал своим темным одеялом Серпухов, город отдыхает от повседневных забот. Прохладная свежесть уходящего лета бодрит, и хочется наполнить каждую клеточку самого себя этой природной силой. И нет никакого желания спешить домой, хочется любоваться родными уголками, провинциальная красота которых в этой черной синеве приобретает подчеркнутую изысканность.

Как менялись судьбы сквера имени Володарского и серпуховичей

Мы идем по Ситценабивной улице, любуясь виднеющимися вдалеке маковками церквей и желтыми дорожками уличных фонарей, которые перечеркивает строгими линиями сквер имени Володарского.

— А помнишь, мы здесь гуляли с нашим Мишкой? Он тогда только-только родился, — говорит мне муж. Сейчас тот самый Мишка, восемнадцатилетняя детина, остался в доме за старшего: усатый нянь уже успел погулять с трехлетней сестрой и накормить десятилетнего брата, пока его мама и папа впервые за последние полгода вырвались из дома, чтобы наглотаться в буквальном и переносном смыслах этого слова свежего воздуха.

Помню ли я? Конечно. Как и свое детство и юность, которые были неразрывно связаны с этой Ситценабивной улицей, со сквером Володарского. Детство... мне года полтора, не больше. Ярко-желтое море одуванчиков и много-много немолодых мужчин, играющих прямо здесь, в сквере, на духовых инструментах. Здесь всегда звучит музыка, когда бы мы ни пришли, а приходим мы с мамой сюда часто, так как живем в трех минутах ходьбы — на Северной площади.

Здесь же, совсем неподалеку, находятся и мои детские ясли — они располагаются в старинном здании, рядом с церковью Ильи пророка. Ясли категорически не люблю... испытываю к ним какое-то внутреннее противление. Возможно, все дело в дресс-коде: всех детей в обязательном порядке переодевают в одинаковую одежду, а именно в хлопковую несуразную рубашку и в какие-то безразмерные шорты-панталоны. Нянечки говорят, что мы обделаемся. Не доверяют. Отчего обиднее вдвойне. Противлюсь. Плачу. Но женщины, одетые в белые халаты, грубо пресекают мой протест. А потом перед моими глазами будут всегда стоять огромные алюминиевые кастрюли, чайники, половники... от того тот детский мир конкретно этой ясельный группы мне до сих пор вспоминается в серых тонах. Целый день жду маму, она придет, переоденет меня в яркое платье, посадит в прогулочную коляску в бордово-белую полоску и пойдет со мной в сквер, где раскинулось яркое море одуванчиков.

Яна Киблицки в ясельной группе. Фото из семейного архива.

Сентябрь пригревает своими лучами, резные желто-красные листья безумно пахнут чем-то сладко-терпким — клен сбрасывает с себя кружевное одеяние. В сквере, как всегда, много людей: отдыхают, гуляют, подтанцовывают в такт музыки, несущейся потоком из начищенных до блеска духовых воронок. Неподалеку находится клуб имени Володарского, оттуда, собственно, и музыканты.

Мы живем в комнате коммунальной квартиры так называемого офицерского дома, потому что дом был построен для военнослужащих. Мой сосед — Вовка. Красивый, черноглазый мальчик, лет тринадцати. Пионер. Всегда чинит какие-то самодельные радиоустройства. Вовка меня любит, и я его люблю. Он как-то по-братски со мной играет, иногда угощает конфетами. Один раз в деревянном ящике от посылки мальчишка принес котенка, с которым мы вместе играли. Но мяукающий малыш вскоре исчез — Вовке запретили заводить животных.

Ясельная группа. Яна Киблицки в центре на заднем плане.

Зима наступила как-то незаметно. Теперь в ясли мама меня отвозит на санках. Терпеть не могу вязаную шапку — она колется. Протестую, плачу, срываю. Мама непреклонна. С силой надевает. Потом поверх повязывает хлопковый белый платок, и в завершении еще огромную черную шапку. Сначала мы едем через небольшой парк мимо немецкого дома, а далее выходим на 1-ю Московскую улицу. В одном окне спален, которые тянулись вдоль дороги, сидит пластмассовый Буратино, здороваемся. Далее спускаемся вниз до светофора и сворачиваем направо и уже едем по улице Володарского, из-за чего, собственно, так и назван сквер, который в настоящий момент утопает в снегу. Мимо нас проносятся двухэтажные старые домики, в одном из окон меня тоже ждут: я всегда любуюсь красивой куклой, которая сидит на подоконнике, мечтаю быть на нее похожей. Но вдруг ветер бросает в лицо целый рой колючих белых мух, вязаная шапка продолжает кусаться, безумно холодно и очень хочется плакать... ненавистные серые ясли.

По всем улицам бегут ручьи, и в воздухе пахнет чем-то свежим, а потом как-то быстро-быстро повсюду появились яркие шапочки одуванчиков. Мы снова идем в наш любимый сквер, но он как-то сиротливо опустел.

— Мама, а где дяди с трубами, где музыка? — спрашиваю я.

— Дядей споил Брежнев, — ответила мама. Боже, я даже помню, с какой интонацией это было произнесено, отчего до сих пор становится не по себе. Тогда страна безбожно пила. В винно-водочные магазины всегда стояли очереди. Сквер имени Володарского замер и опустел. А потом в один момент в нашем дворе только и стали говорили про жительницу из соседнего немецкого дома. Она была идейной коммунисткой и всегда боролась с произволом. Долгое время женщина билась за то, чтобы в магазинах ограниченно продавали спиртное, писала в различные инстанции, вплоть до генерального секретаря. Муж окончательно спился, и вот когда за рюмку взялся ее единственный сын, она обернулась в одеяло и вышла с четвертого этажа окна. Все осталось неизменным: и те же очереди в винно-водочные магазины, и те же Буратино с куклой в окне, которые каждое утро встречали меня. Только вот отцвели одуванчики.

Серые ясли, хлопковая униформа... жду маму. Она пришла за мной с огромной охапкой живых цветов и с заплаканным лицом. Вот и вся наша коммунальная квартира окутана в черный цвет. Я ищу Вовку. Но соседка, тетя Таня, мне сказала, что Вовки больше нет — его съели волки. Мама всю ночь плела из цветов похоронный венок и плакала, а спустя годы я узнала, что волки — это люди, которые едят людей. Соседского парнишку убило равнодушие родных. Ему только-только исполнилось четырнадцать... накинув на себя материнский свитер, он ушел навсегда туда, где вечно цветут одуванчики и где можно заводить котят.

Годы пролетели стремительно быстро, и вот я, срезая путь через Володарский сквер, бегу на Ситценабивную остановку: вынуждена перейти в среднюю школу № 5, что на Чернышевского, так как родную 14-ю вот-вот закроют из-за ветхости. Начало 1990-х годов, страна живет своей собственной жизнью. Вот и за стенками огромного бетонного забора, ограждающего Ситценабивную фабрику, кипит жизнь. Иногда она так кипит, что ты становишься свидетелем, как через колючую проволоку на внешнюю сторону перелетают тяжеленные намотки ситца.

Через сквер каждый раз проходишь со страхом: заросший, неприглядный. Бывали и случаи нападений. Бывший Володарский клуб превратился в притон для бомжей, поэтому здесь, среди развалин, часто случались массовые драки. Не успеешь ты вступить на тропинку, как сразу же учащаешь шаг: быстрее, быстрее, а вдруг что-то случится! И вот впереди уже виднеется старая трансформаторная будка, еще пару шагов... теперь можно отдышаться  — тебе ничего не угрожает.  

Пик лихачества 90-х... Ситценабивная фабрика закрыта, в бывшем клубе Володарского теперь заселились адвентисты седьмого дня, а в моих детских яслях расположился вытрезвитель. Но я опять, как и многие другие, каждый раз со страхом прохожу через сквер... Время неспокойное, но безумно интересное: свобода слова, свобода действий. И в этой свободе лично я не знаю, куда податься. Вот уже одиннадцатый класс, а точного представления о своем будущем нет. Наверное, пойду по материнским стопам, стану педагогом. На выпускной вечер не остаюсь — маме не дают зарплату вот уже как семь месяцев. Даже на вручение аттестата надела повседневное платье, никаких пышных юбок и декольте, о чем так мечтала.

Иду через сквер Володарского без страха, рядом со мной мой будущий муж. Пока он еще курсант военного училища, а уже совсем скоро на его плечах заблестят лейтенантские погоны. Я мечтаю о большой журналистике и большой семье. Жених не против. Мама мой выбор категорически не одобряет: ни по поводу профессии, ни по поводу кандидатуры будущего мужа. Проявляю характер, как тогда, когда на меня надевали кусающую вязаную шапку. А уже ровно через год в этом сквере мы гуляем с коляской. Мишка спал только во время движения: не успеешь сделать остановку, так сразу же начинался рев. Видимо, сыну достался от меня по наследству протестный характер. Вот и наматывали круги...

Да и вся жизнь состоит из каких-то намоток кругов, вот и восемнадцать лет пролетели как-то стремительно и незаметно. Мы снова в том самом сквере имени Володарского, который напоминает о прошлом только по своему названию: красивый, ухоженный, сияющий в огнях... наверное, для полного детского счастья не хватает только ярко-желтых одуванчиков, но на дворе — август.

Вечер окутал своим темным одеялом Серпухов, город отдыхает от повседневных забот. Прохладная свежесть уходящего лета бодрит и хочется наполнить каждую клеточку самого себя этой природной силой. Да, честно, нет никакого желания спешить домой, и хочется любоваться родными уголками. Но дома нас ждут наших три самых главных сокровища и мы ускоряем шаг. Наматываем круги…

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №35 от 25 августа 2021

Заголовок в газете: Наматываем круги

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру